Познание системных принципов социологии предоставляет интересную возможность сказать несколько слов о сущности права и обнаружить подходы к системологической увязке этих близких сфер научных интересов, что может иметь некоторую полезность для развития системных представлений.

Что есть феномен “права”?

Об этом до сих пор не существует общепризнанного мнения, хотя известны много попыток решить эту проблему.

С давних пор наука пытается подобраться к определению права, используя нравственные категории справедливости и свободы, которые, однако, сами нуждаются в фундаментальных определениях. Хорошей характеристикой сложившейся ситуации является то, что даже в учебниках часто, приводя то или иное определение права, тут же помещают и “глубокую критику” предмета, из которой следует особенная условность фундаментальных дефиниций.

Приведём несколько цитат из курса по теории государства и права [35], которые удачно иллюстрируют сложность проблемы.

“В теории права сформулировано также (синтезированное) общее понятие права, включающее в себя различение и вместе с тем взаимосвязь права и закона.

Важно запомнить: эти две разноплоскостные характеристики права ни в коем случае не противопоставляются, они дополняют друг друга. Исходным является определение права, содержащее его абстрактную (мировоззренческую) характеристику. Оно должно быть учтено в едином (общем) понятии, ибо ему должен соответствовать закон (право в форме закона), чтобы стать правовым, чтобы сущее (закон) не противоречило должному (праву до и независимо от закона), которое как форма (и мера) свободы и равенства выступает критерием справедливости.

Речь идёт о различных проявлениях единой правовой сущности также и потому, что методически законом может быть только правовое (по своим объективным свойствам), т.е. официальное признание чего-то не правового не превратит его в право.

Вот пример общего определения: право - это исторически изменчивая, объективно обусловленная справедливая общая мера свободы и равенства, получающая посредством официального выражения общеобязательную силу. (В.С.Нерсесянц).

Одно из последних операциональных определений понятия права принадлежит С.С. Алексееву: право - это система норм, выраженных в законах, иных признаваемых государством источниках и являющихся общеобязательным нормативно-государственными критерием правомерно дозволенного (а также запрещённого и предписанного) поведения”. (стр.35)

Последнее операциональное определение выглядит как “игра слов”, аккуратно обходящая все проблемы, которые вытекают из жизненно важных вопросов типа, что есть право плохое и право хорошее.

На познание глубинной сущности права претендует первое определение. В том же учебнике по этому поводу можно обнаружить такое мнение (стр.34). “Разумеется, ценность, к примеру, свободы как признака права абсолютна, но сама свобода относительна, она закономерно зависима от уровня развития культуры (в широком смысле) общества, поэтому на разных его этапах содержание свободы неодинаково (как и справедливости, равенства и т.п.). Границы этих этапов, а также социальные и политические катаклизмы внутри их, следствием которых являются метаморфозы ценностного содержания фундаментальных идей (равенства, свободы и справедливости и т.п.) воспринимаются их современниками (и последующими поколениями) неоднозначно.

В результате нравственно должное в праве приобретает спорный характер, и лица, применяющие закон, будут руководствоваться собственным пониманием справедливости. Выходит, что от субъективного мнения отдельных лиц будет зависеть, соблюдать ту или иную норму позитивного права (закона и т.п.) или нет. Именно этим объясняется не только необходимость существования последнего (позитивного) права, но и строгое следование ему.

Другое дело, что в той или иной цивилизации в условиях движения к свободе (а именно такова глобальная тенденция развития человеческого общества) общество демократизируется (с зигзагами и поворотами назад), оно всё более и более усваивает фундаментальные идеи, которые проникают в право, и содержание нормативных установлений государства качественно меняется, приближаясь к общечеловеческим ценностям.

Таким образом, естественное право с присущими ему фундаментальными принципами выполняет роль стандарта, критерия для оценки действующего позитивного права , одновременно являясь методом и способом его совершенствования. В этом - практическое значение естественного права, его социальная ценность глобального масштаба”.

К делению права на “естественное право” и право - закон юриспуденция привыкла со времён идей Аристотеля, в последствии развитых Мартином Лютером, Гроцием, Гоббсом и другими классиками общественной науки.

В основе этого понимания традиционно размещается некоторое подобие логически усложнённых “божественных заповедей” о всеобщей справедливости и человеческой “свободе”, следование которым, якобы сможет некоторым образом обеспечить определённое общественное благоденствие..

В принципе, ничто не мешает заложить теоретический постулат об устремлении к полюсу императивной справедливости в основу некоторой идеальной социальной модели. Но, почему считается единственно возможным использование только этого, примитивного эталона, в котором нет места для необходимой и вездесущей диалектики?

“Свобода”, “равенство” и “братство” легко узнаваемы в деятельности, например, любого процветающего государства или даже акционерного общества, которое исправно выплачивает дивиденды своим членам. Но куда девается теория естественного права, когда в связи с деятельностью данного акционерного общества разоряются его конкуренты, и когда при этом теряют работу тысячи наёмных рабочих.

Дело в том, что чаще всего “естественное” право одного индивида не может быть удовлетворено без некоторого ущемления “естественного” права другого индивида. Если конфликты постоянно происходят в обществе, почему необходимо лишать их статуса естественности даже в случае разрешения способом, непохожим на проявление альтруизма.

Проводя популярную аналогию, можно попытаться решить простенькую задачку. Условия таковы: лев нападает на оленя. Какой из двух возможных исходов в большей степени соответствует некоторому “естественному праву” в некотором естественном биотопе?

В одном случае, лев может упустить оленя, тогда восторжествует “естественное право” оленя на жизнь, но тогда от голода погибнет лев, при этом будет нарушено его “естественное право” на жизнь. В другом случае, лев может поймать и скушать оленя. Тогда наоборот, случится диаметрально противоположный исход торжествования “естественных прав”.

Можно, конечно, встретить резонное возражение, что одно дело - живая природа, а другое дело - человеческое общество. Но пусть тогда скептики попробуют доказать, что в человеческом обществе “хищников” не существует, тех “хищников”, которые всегда стремятся обеспечить своё существование за счёт, если не физического уничтожения, то за счёт предельного ущемления “естественных прав” окружающих, при этом в качестве альтернативного пути предпочитают только смерть.

Тип такого “хищника” описал А.Пушкин в образе Емельяна Пугачёва. Вспомните знаменитое изречение: “Чем тыщу лет питаться падалью, лучше один раз напиться крови...”.

Нам уже несколько известно, что как в биологической, так и социальной природе межсистемные отношения аналогичны в той части, которая соответствует основным системным свойствам.

Любой наблюдательный человек может заметить, что в принципе потенциал “системного эгоизма” (впрочем, как и потенциал “системного альтруизма”) в той или иной мере заложен в любом человеке, даже в простом капризе младенца, а также в любом социальном организме, в любой социальной системе. Реализация этого потенциала определяется, наряду с генетической составляющей и внешними условиями, в которые попадают этот индивид или социальная система. Можно ли тогда рассматривать “системный эгоизм” или “социальное хищничество” как “неестественную” и, самое главное, исключительно ненужную часть общественного состояния, которую необходимо максимально полностью исключить, в том числе правовыми методами?

Создаётся впечатление, что царство социальных систем даже в общих принципах устроено несколько сложнее, чем это следует из модели общества, основанной на известном альтруистическом постулате “естественного права”.

Путь альтруизма не является единственным направлением в системной эволюции, он всегда диалектически дополнен своей неуничтожимой противоположностью, это принципиально и зачем-то очень необходимо природе, независимой от нашего сознания. Поэтому в решении любой практической задачи, претендующей на отсутствие наивной глупости, приходится учитывать, что интеграционные процессы в социумах часто происходят не только на принципах альтруизма, но и в целях совместных устремлений к хищническому, эгоистическому подавления иных систем.

Так, например, политики всегда объединяются на принципах альтруизма, когда это объединение им жизненно необходимо в противостояниях различных политических систем, и тут же начинают амбициозную, грязную и эгоистическую войну друг против друга, как только при помощи совместных усилий устраняется внешнее препятствие для развития той социальной системы, к которой они по отдельности принадлежат. В этой “грязной” войне, как правило, выигрывает тот “политик”, который наиболее точно определит момент перехода к межсистемному противостоянию.

История человечества настолько насыщена подобными примерами, что вряд ли уместно лишать эту закономерность характера “естественности”.

Поэтому можно составить впечатление, что существуя в теоретическом пространстве, известная естественно-правовая теория тем чаще опровергается практикой, чем ближе приближается в своих модификациях к заповедям о естественной справедливости, подобным тем, что присутствуют во всех учениях “утопического социализма”.

Примечательно, что теоретические слабости императивной концепции общественной справедливости подмечали даже уверенные сторонники теории естественного права. Так, например, Гуго Гроций был склонен определять предмет юриспуденции как совокупность вопросов права и справедливости, а предмет политической науки - как целесообразность и пользу, поскольку эти понятия, вроде бы, не совсем функционально увязаны друг с другом, и политика не может мыслить теми же категориями, как и теория права.

Такие исследователи как Дж. Остин и австрийский философ-позитивист Г.Кельзен пытались даже доказать, что юриспуденция, вообще должна дистанцироваться от философии справедливости и от собственно “познания социальной реальности”. (Что остаётся от науки, если из неё пытаются выбросить “реальность”?)

Получается забавная ситуация; там где можно юриспуденция склонна выступать как наука и залог общественной справедливости, обустраивая общество на основе естественных прав человека и гражданина, а там, где политика грубо попирает социальную справедливость при помощи той же юриспуденции, последняя просит не вдаваться в подробности, поскольку всё это надо соотнести с иными понятиями “целесообразности” и “пользы”.

Говоря о человеческой “свободе”, невозможно также не учитывать, что все исторические достижения юриспуденции, в сущности, накладывают огромное количество всевозможных ограничений на вероятностное поведение индивида, который при этом в некоторых случаях может считаться “свободным”, а в других случаях - нет.

При этом не тот человек свободен, кто имеет больше возможностей для тех или иных поступков, но часто именно особенные правовые ограничения непредсказуемой вероятности для личностного выбора наполняют личность особенной свободой, смысл которой довольно сильно отличается от строгого физического истолкования “свободы”. В данном случае принципиально определиться в терминах, поскольку от этого функционально зависит оценка степени адекватности права и его соответствия условиям исторической эпохи.

Вся эта путаница со “свободой” наводит на мысль, что эталон реальной социальной справедливости принципиально не может находиться целиком на полюсе идеального альтруизма и какого-то совершенного гуманизма.

Представляется интересным и полезным взглянуть на проблему сквозь призму закономерностей, которые происходят из общей теории систем.

Примем за данность, что каждый поступок индивида, “погружённого” в социум, может определяться закономерным взаимодействием огромнейшего количества разнообразных информационных и микроинформационных систем. Всё то, что делает любой гражданин любого государства, происходит не только от боязни нарушить государственный закон. В каждом акте поведения в “душе” индивида будут существенно переплетены влияние как действующего права, так и национальных, так и этнических, так и классовых, так и семейных, так и профессиональных, и даже генетических, так и прочих особенностей в различных видах и интенсивности межсистемных отношений. Вся их совокупность создаёт интегральный “коридор направленной флуктуации”, который особенным образом накладывает всевозможные ограничения на возможности вероятностного поведения индивида, оставляя, необходимый простор для хаоса или, иначе говоря, личностного выбора.

Из этого системного “пула” государство выделяется как особенная система, которой суждено осуществлять некоторую интеграционную функцию для всего системного “биотопа”. Такое преимущественное положение не выглядит случайным.

Природа на подобные роли всегда выбирает систему, которая может охватить в качестве элементов почти всех участников межсистемных взаимодействий, способных помогать или, как минимум, не препятствовать осуществлению актов нетупиковой эволюции в интересах всех этих участников.

Такая интегральная система, основанная на принципах солидаризма, в значительнейшей степени укрепляет эволюционную мощность всех её участников, которые получают дополнительные возможности для осуществления актов эволюции и развития.

Возникновение государства, как, впрочем, и его функционирование, управляется закономерностями, независящими от индивидуального сознания. Это такие же закономерности, действие которых, как утверждает марксизм, не зависит от воли и сознания людей.

Государство, несмотря на виртуальный характер системного тела, которое нельзя ощутить физически, является такой же объективной реальностью, как и система личности. Государство как информационная система перерабатывает информацию о конкретной внешней ситуации, в которую попадает индивид в информацию о должном поведении этого индивида в интересах общества.

В своём реально-событийном естестве государство, являясь информационной системой, вместе с тем не является системой знания. Подобно Гегелевской “вещи в себе”, государство в целом недоступно никакому сознанию. Таким же образом биологический код ДНК, определяющий строение какой-либо конкретной белковой молекулы, представляет информационную систему, но не является системой знания, поскольку может быть недоступен субъективному восприятию в качестве специфической системы. Государство в этом отношении - такая же естественная система, но вместе с тем, имеющая несколько важных принципиальных особенностей.

Происхождение государства, как информационной системы, с неизбежностью должно сопровождаться формированием, во-первых, коммуникативных связей между составляющими его элементами, а, во-вторых, - способов хранения и переработки информации.

Если в живом организме эта функция осуществляется за счёт нервных биоэлектрических импульсов или последовательностью молекул в ДНК, то в государстве только слово может принимать на себя такую функциональную нагрузку. Но не всякое слово.

Любая информационная система, функционирующая по живому или разумному типу, старается избегать информационного шума. Поэтому государству для осуществления собственного предназначения требуется разделение множества слов на шум и на относящееся к собственной функции. Это самая основная и фундаментальная причина которая обусловливает возникновение другой информационной системы - права.

В данном проявлении право выглядит как виртуальная система знания, которую, пока непонятно кто конкретно “знает”. Парадоксально, что эта система знания не может в принципе являться достоянием никакого индивидуального сознания. Ни один человек на Земле не может вместить в себя такую систему знания. Её “знают” только социумы в целом, начиная с уровня государства.

В индивидуальном сознании эта система знания распределена лишь элементно, но несмотря на это реально существует в статусе гегелевской “вещи в себе”. (Впрочем, науку в целом как систему человеческих представлений о Мире “знает” лишь планетарный гуманоидный социум).

Это право основано на системном “солидаризме”, который представляет из себя совокупность способов межсистемных отношений, предусматривающих коммунальное освоение системообразующих потоков, способных тем самым обеспечить эволюционный выигрыш как для всего конгломерата, так и для составляющих его элементов.

В системологическом понимании “солидаризма” прежде всего принимается допущение, что любые межличностные взаимодействия в образующихся социумах оформляются как необходимый инструмент общесистемного выживания и эволюции. Скажем, даже в воровской шайке возникают некоторые внутренние законы, регламентирующие поведение индивидов в интересах всей преступной группы. Такие законы выглядят альтруистическими только в некоторой части, только до определённого предела и только для внутренних элементов социальной системы, но перестают действовать вне её границ или при исчезновении ресурса, предназначенного для коммунального освоения. Вне этих условий солидаризм может превращаться в свою противоположность.

Конкретный солидаризм присущ любой группе индивидов, организованных в любой социум, независимо от того осознаётся ли это кем-то или нет, независимо от размеров данного социального конгломерата. Лишь только образуется любой социум в основах его организации можно отыскать системологический солидаризм, без которого фактическая организация социальной системы в принципе невозможна.

Виртуальная система правового солидаризма вырастает из морали, которая составляет самый примитивный свод правил индивидуального поведения. Отличие морали от права состоит лишь в том, что последнее несёт в себе количественные характеристики должного поведения. Мораль утверждает, что кража есть аморальный поступок, что так делать нельзя. Но мораль, в отличие от права, - не устанавливает чётких критериев тому, что есть кража, и не нормирует наказание за этот акт поведения.

Не смотря на кажущуюся конструктивную простоту морали по сравнению с правом, она, тем не менее представляет собой многогранную скрытую разумную систему, подверженную сложнейшей динамике.

Право не механическое следствие морали. Эти две виртуальные системы могут находиться даже в отношении противостояния. На первый взгляд такое утверждение может показаться парадоксальным. Однако история полна примерами, аморальных законов. В частности именно поэтому конституции многих стран содержат положения о “правах человека”, которые представляют собой формализованные постулаты общегуманоидной морали, и имеют прямое действие в целях уменьшения возможностей для осуществления аморального законодательства.

Не только закон по отношению к морали может принимать форму, отрицающую общегуманоидный солидаризм. Известно, что мораль может иметь “тёмные стороны”, разрушающие структуру глобальных социальных конгломератов. Не только мораль формирует право, но и право оказывает существеннейшую роль на формирование морали. (Анализ крайних проявлений этих взаимодействий предпринял Фёдор Достоевский в “Преступлении и наказании”).

С развитием цивилизации человечество в целом однажды осознало свою системную общность, которая как бы фактически выделена из остальной Природы. Только тогда возникла идея “гуманизма” и “естественного права” человека вообще, которое есть отражение общегуманоидной системы солидаризма.

Древним философам, в частности Аристотелю показалось, что в этой “естественности” заложен истинный и идеальный принцип любого государственно-правового устройства. К данному принципу лучше относиться как к обыкновенному постулату, который может подвергнуться значительной, даже качественной модификации по мере развития правовой мысли.

Создаётся впечатление, что Природа в качестве основной и всеобщей закономерности включает в себя устремление к образованию максимально возможных системных тел, охватывающих всех необходимых для этого участников, когда эти участники “эволюционно вызревают для этого предназначения”. Например, государство как специфическая система глобальной социальной организации неизбежно и независимо от сознания возникает, когда язык и микросоциумы (семья, племя, род, микросистемы общественных традиций) достигают особого расцвета, чтобы принять специфические роли в новом системном теле.

Эта тема крайне интересна, но, к сожалению, здесь не представляется рациональным развивать её специально. заметить, что объективно существуют системные конгломераты крупнее системы общегуманоидного солидаризма, “правовое оформление” которых способно обозначить особенные перспективы общественной эволюции.

Возвращаясь к пониманию “естественности” некоторых правовых отношений, заметим, что в каждом социуме эта “естественность” имеет относительно специфический характер.

Хорошим доказательством тому является, например, “естественность” многожёнства в исламских странах, которое “неестественно” для христиан. Для любого общества неприемлемо убийство себе подобного, когда фактически нарушается принцип межсистемного солидаризма.

Можно привести и другой пример, когда гипертрофированный национальный солидаризм в нацистской Германии вполне “естественно” и почти неизбежно мог предусматривать право на физическое уничтожение евреев.

Как вывод можно заметить, что “естественные” права в социальных системах различного уровня могут качественно не совпадать, поскольку хищнические устремления нацистской Германии могли неблагоприятно сказываться на перспективах развития всего гуманоидного сообщества, то есть ущемлять права всей системы этого сообщества.

Можно заметить, что “естественное право народов” в сложившемся понимании, выраженном в декларации прав человека, провозглашает первенство интересов глобального планетарного гуманоидного социума в межсистемных противостояниях. Принцип правовой “естественности”, как можно видеть, лежит глубже, в естественных и независимых от сознания природных закономерностях, организующих социальную форму системного бытия.

Чтобы это почувствовать, можно рассмотреть удобный пример.

Известно, что во времена правления Сталина физическое выживание крестьян было фактически невозможным без воровства необходимых средств существования. С формальной точки зрения “тайное изъятие” дров для обогрева, картофеля, соломы, строительных материалов выглядит противоправным деянием - воровством. Однако в аспекте общегосударственного солидаризма такое “изъятие” было совершенно необходимым для выживания данного социума в целом. С этой точки зрения такая “кража” средств существования не выглядит неправомерным деянием, поскольку способствует укреплению государства.

Здесь право - модель, признаваемая и установленная государством, не совпадает с тем правом, которое сложилось естественным образом, независимо от воли законодателя. Неадекватная часть официальной модели права в данном случае была вынужденно компенсирована особой модификацией морали, превратившей подобное воровство в своеобразный обычай, закрепившийся со временем. Именно по этому мелкое воровство у государства, имеющее, если разобраться более древние корни, по сей день составляет разновидность российской этнической доблести. Этот пример хорошо иллюстрирует естественный характер эволюции системы социальных норм поведения.

Занимаясь изучением права или конструированием законов, человечество, по сути, изучает и моделирует такие же природные явления, как и ядерная реакция или структура атома, лишь с тем различием, что организация социумов несёт в себе особенные черты стихийного бытия особенных информационных систем, отличающихся событийной стремительностью и неисчерпаемостью вариантов.

Все эти соображения заставляют предполагать, что системная теория способна предоставить нам важный “ключ” для понимания некоторых важных сторон права.

В понимании социального “солидаризма” существенна не мера свободы личности, но результат прогноза и оценки перспектив развития рассматриваемой социальной системы.

Качественная оценка права устанавливается в этой схеме не по количеству содержания в нём некоторой свободы, как расширенной области вероятностного поведения личности, и не по количеству альтруизма (что в принципе не решаемые задачи), но в соответствии с относительной истиной о вероятных исходах эволюции данного социума. (Например, периода жизни данной социума до достижения эволюционного тупика, представляющего собой окончание функциональной стадии развития системы).

Достоверность этого прогноза может оцениваться вполне объективно, как оценивается вероятность обыкновенных прогнозов погоды на основании применения научного метода.

Независимость от сознания следует понимать прежде всего, как независимость от внутрисистемной воли, но отнюдь, не так, что сознание вообще не играет в данном случае никакой роли.

В отличие от многих других явлений природы индивидуальное сознание в организации социумов - это вместилище информационных элементов права.

Каждый из этих элементов продуцируется конкретным индивидуальным сознанием, но в целом система этих элементов от индивидуального сознания не зависит, но определяется объективной природной закономерностью. Суть можно почувствовать в следующем простом примере.

Если рассмотреть строй солдат, марширующих на плацу и подчиняющихся приказам командира, то можно обнаружить, что здесь должны присутствовать некоторые “организующие” закономерности, без которых системное существование стройной колонны солдат было бы невозможным. Может создаться впечатление, что все закономерности в организации рассматриваемой системы целиком и полностью зависят от воли командира. Однако в реальности существует просто огромное количество правил, которым подчиняется и сам командир наряду с солдатами.

Вот их далеко не полный перечень.

Во-первых, командир должен быть уполномочен на командование, либо приказом вышестоящего начальника, либо согласием солдат, либо иным способом, признаваемым всеми участниками группы.

Во-вторых, он вынужден кричать, чтобы его команды доходили до сведения каждого солдата или использовать иной способ для достижения этой коммуникативной связи.

В-четвёртых, каждый участник должен осознавать причины, исходя из которых происходит сама необходимость в “строевой подготовке”.

В-пятых, наконец, все участники этой системы, наряду с командиром, должны осознавать, что будут наказаны, если не будут подчиняться общесистемным требованиям. И так далее... .

Солдаты и даже сам командир могут даже не знать, как конкретно они могут быть наказаны за неповиновение, но самого сознания неотвратимости подобного наказания уже достаточно для функционирования всей системы. Источники подобных правил лежат вне рассматриваемой системы, в той части реальности, которая обеспечивает необходимость и форму организации всей данной системы вообще.

Воля командира распространяется лишь на организацию внешней формы такого взаимодействия.

Например, он может объяснить смысл той или иной команды, придумать и объяснить какие санкции соответствуют проступкам, нарушающим общий порядок поведения и пр., направить колонну в ту или иную сторону. Но даже сам командир вынужден подчиняться закономерностям, которые обусловили необходимость организации данной системы. Игнорирование этих закономерностей исключает возможность фактической реализации рассматриваемой системы, а это приведёт к неблагоприятным последствиям для всех участников системной организации независимо ни от воли какой либо конкретной личности, ни даже от общей воли данной группы.

Резонно предположить, что каждый из участников нашего “парада” должен иметь некоторые, может быть даже несколько различающиеся представления об этих правилах, независимых ни от чьей индивидуальной воли. Императив состоит в том, чтобы эти представления в большинстве случаев приводили к необходимому для всех результату. Поэтому в голове каждого участника группы оформляется некоторая модель естественной системы этих правил. Без совокупности этих сходных по функции моделей социум может существовать лишь потенциально (предпосылочно) в дофункциональной системной фазе.

Тому праву, которое продуцирует наше сознание, можно дать следующее определение.

Право как совокупность представлений, иначе, - осознанный закон социо-системного поведения - это модель исторически сложившейся естественной системы социального солидаризма, предназначенная для фактической организации социума.

Эта уже осознаваемая информационная система права, которая представляет из себя виртуальную модель виртуальной природной системы государственности, в целом тоже не является индивидуальной системой знания (несмотря на то, что она принципиально может быть оформлена в виде словесной модели, однако, - не всегда может стать достоянием сознания конкретной личности даже чисто по техническим причинам), но включает два принципиальных дополнения.

Во-первых, “моделирование” уже отражает активное участие человека в познании объективных социальных закономерностей, а также предусматривает принципиальный характер невозможности полного совпадения модели и оригинала.

Во-вторых, эта модель всего лишь “предназначена” для организации всего социума. Соответственно это предназначение может полностью или частично не быть реализованным, то есть полностью или частично не выполнять свою функцию по различным причинам.

В нашем примитивном примере с солдатским строем на плацу это право будет соответствовать тем установкам, которые в системной совокупности и в возможных сходных разновидностях присутствуют в головах участников системы в качестве и форме осознаваемых правил поведения.

В этом виде “естественное право” постепенно начинает терять своё “естество”, поскольку оно уже может зависеть от конкретных установок командира или представлений солдат о должных порядках в армии. Это право включает информацию о смыслах тех или иных команд, о видах наказаний за неповиновение и пр. Очевидно, что право-модель уже несколько зависит от сознания участников внутрисистемной организации, но поскольку является моделью, может сильно отклоняться от своего естественного образца.

Уместно заметить, что к числу самых распространённых причин недостаточной функциональности государственного права - модели можно отнести не только глупость законодателя, но чаще всего - противостояние отдельных элементов системы государственности. Такое случается, когда власть внутри социума оформляется в отдельную систему и монополизирует законодательную функцию в своих специфических системных интересах. В этом случае в определённых условиях система власти способна обнаруживать значительный уклон к паразитическому или хищническому противостоянию с такими общими социальными системами, как государство, общество. Правовая наука давно подметила неоднородность элементов социума по отношению к функции солидаризма и выразила её в понятии “суверенитета”.

Когда правовая модель основывается на верховенстве интересов элементов власти, то суверенным статусом наделяется государь или узкая группа лиц. Такая модель характерна для монархических режимов, однако, не является близкой к истине, близкой к фактическим принципам межличностного группового солидаризма в рамках конкретной государственности.

Лозунг одного из французских королей “Государство - это я!” соответствует некоторой правовой модели, которая в значительной степени отклоняется от природной, независимой от сознания социальной системы, основанной на солидаризме. Но всё же это модель, которая позволяет организовать социальное системное тело на тех остатках межличностного солидаризма, которые неизбежно должны присутствовать в любой подобной модели, обеспечивающей некоторые возможности для дальнейшему существованию и эволюции данного социума. Но насколько жизнеспособно будет такое системное тело?

Жизнеспособность социума всегда зависит от наличия и форм конкуренции. Государство, основанное на суверенном характере властных структур, не будет встречать серьёзных препятствий на пути эволюции в случае конкуренции с аналогично примитивно устроенными социальными системами. Такой конгломерат неизбежно проиграет в противостоянии с иной системой, в которой правовая модель в большей степени приближена к естественным, независимым от сознания принципам социальной организации, в которой фактический суверенитет распространяется на максимально большое количество составляющих социум элементов.

В этом отношении модель правовой демократии и народного суверенитета при прочих равных (здесь явно не однофакторная зависимость!) обладает большей эволюционной эффективностью.

Государство, как разумная система давно обнаружило эту закономерность, и, как известно, всегда спешит назвать себя “Родиной” в случае угрозы внешней экспансии, стараясь в таких ситуациях максимально модифицировать социальные нормы в направлении межличностного солидаризма, что автоматически усиливает данную общественную систему в межсистемном противостоянии.

В качестве самого яркого и примечательного примера хочется вспомнить древнюю эпопею победоносных завоеваний Александра Македонского.

Примечательно, что понятие “демократии”, которое возникло в эпоху античности и совершенствуется до настоящего времени, имеет относительно не столь древнее происхождение по сравнению с теоретическими и практическими принципами государственного устройства, поскольку изначально (например, в эпоху династий фараонов) были разработаны, опробованы и применялись лишь элитно-суверенные схемы. Поэтому с нашей точки зрения открытие существенности “демократии”, которая основывается на общенародном суверенитете, как понятия, отражающего природную, независимую от сознания и фундаментальную роль межличностного солидаризма в организации и существовании социальных конгломератов, выглядит столь же значительным достижением человеческой мысли и цивилизации, которое можно сравнить разве, что с изобретением пороха. При чём, как это не выглядит забавным, оно в не меньшей, чем порох, степени способствует выживанию и эволюции социумов в межсистемных противостояниях.

Следует, однако, понимать, что “межличностный солидаризм”, в смысле общего определения, представляет из себя весьма разноплановое и сложное природное явление.

Солидаризм, как мы пытаемся показать, составляет связующую основу социумов, которая в реальных ситуациях обнаруживает обилие конкретных форм. Ведь “межличностный солидаризм” как принцип распространяется не только на способ государственного устройства. В равной мере эта общая закономерность проявляется и в организации этноса, нации, трудового коллектива, семьи и любых прочих неярких систем, которые социология привыкла рассматривать в качестве объектов своих интересов.

“Демократия” в распространённом понимании выглядит одной из разновидностей социального солидаризма, относящейся к сфере государственного устройства. Но даже в этом качестве “государственный солидаризм” не может иметь универсальной формы, как, например, не могут быть одинаковыми эволюционно жизнеспособные формы солидаризма (и демократии) в восточном исламском и развитом европейском государствах.

Необходимо подчеркнуть, что “солидаризм”, как понятие, обозначающее фактор общественной интеграции, наряду с “демократией” включает в себя общественные явления, далёкие от “демократии”.

Система государственного солидаризма может выстраиваться, например, на национальной (фашизм), религиозной (ислам), классовой (коммунистические режимы) основах. Естественный отбор в конечном итоге определяёт эволюционную эффективность той или иной разновидности, создавая нам необходимость разбираться в уроках истории.

Право, как модель, ещё не является правовым законом и отличается от закона. Всё то, что человек осознаёт, что управляет его поведением в интересах надличностного социального конгломерата, ещё не обязательно принимает официальную формулировку и превращается в факт, доступный общественному сознанию. Например, в коммуно-бюрократической государственной системе бывшего СССР существовало т.н. “телефонное право”, когда мнение начальника, высказанное по телефону, становилось как бы нормативным государственным актом, составляющим фактор поведения общей социальной системы. Такое “право” никогда не признавалось официально. Оно не подпадает под определение “неписаного права”, ведь последнее, хотя и не “пишется”, но всегда официально признаётся всеми без исключения элементами государственной системы, а не только узким кругом номенклатуры.

В большинстве случаев право-модель проходит этапы осознания, формулирования и признания со стороны уполномоченных государственных структур, что составляет уже некоторую вторичную модель модели, которую можно определить как официально признанную государством модель межличностного солидаризма. В таком виде право принимает форму законодательной нормы, которая призвана отражать самые важные и существенные черты исторически сложившейся системы социального солидаризма.

Главное предназначение этой формы права состоит в формировании индивидуальной правовой системы знания в структуре личности конкретных индивидов. В этой разновидности права особенно просматривается коммуникативная системная функция, с необходимостью принимающая самую центральную и существенную роль в организации государственного социального конгломерата. Такая модель модели может уже очень в значительной степени отклоняться от действительности, независимой от сознания, и поэтому в некоторых случаях частично или даже полностью не будет иметь никакого влияния на эволюционную динамику элементов социума. В этом случае юридическая наука говорит, что “закон не вступает в силу”.

Особенностью права-модели является то обстоятельство, что оно способно встраиваться в продуцента, то есть является необходимым элементом государственной системы, осуществляющим коммуникативную функцию, а также функцию хранения системной информации. Государство способно продуцировать микросистему-закон, как результат выходного системообразующего потока, и этот закон, как правило, ассимилируется в состав государственного системного тела. Эта ситуация не похожа на случай изобретения человеком двигателя внутреннего сгорания, который в дальнейшем может функционировать независимо от породившей его системы. Эволюция государства всегда опосредована эволюцией права.

Итак, с точки зрения общей теории систем государство и право выглядят как виртуальные системы, относящиеся друг к другу с одной стороны как система к одному из выходных системообразующих потоков, а с другой стороны как соответственно целое к необходимой и существенной части. При этом методически полезно различать три формы права.

Во-первых, право, - как совокупность объективных, естественно обусловленных и независимых от сознания правил поведения.

Во-вторых, право - как вербальную модель этого фрагмента реальности, составляющую систему знания социумов.

В-третьих, право - официально оформленный закон, который соответствует модели второго порядка, и который осуществляет функцию формирования индивидуальной правовой системы знания.

Представляется, что такая схема может иметь некоторые познавательные перспективы, поскольку она предусматривает возможности использования некоторой системной дедукции, происходящей из множества системных аналогий.

5.4. ЛИЧНОСТЬ В СОЦИАЛЬНОЙ ЭВОЛЮЦИИ

Из объективного характера независимых законов социальной эволюции отнюдь не следует, что бытие социальных систем абсолютно стихийно и вовсе не подчиняется индивидуальному сознанию. Не только социальные конгломераты, но и конкретная личность может при определённых условиях выступать в качестве субъекта социальных межсистемных взаимодействий, в связи с чем будет уместно несколько остановиться на рассмотрении механизмов этого явления. Иначе говоря, мы попытаемся с позиций общей теории систем обсудить известный вопрос “о роли личности в истории”, что должно добавить несколько важных штрихов к общей картине системного бытия.

Хорошо известно положение марксистской теории, представляющей политического деятеля как некоторого проводника осознанной исторической необходимости. Но уместно ли после этого утверждения ставить жирную точку в существе вопроса? Скорее всего - нет. Ведь после того, что личность что-то сделала в социуме в соответствии с данной конкретной исторической необходимостью неизбежно и в связи с этим возникает новая историческая необходимость, которая не возникла бы без активной деятельности личности.

Возникает иной принципиальный вопрос. В какой мере существо этой новой необходимости определяется факторами личностного выбора и поведения?

Если эта мера велика и зависимость существенна, тогда она могла быть не менее существенной и в прежней “исторической необходимости”. С той же долей убедительности можно предполагать, что всё в истории зависит от личностных особенностей влиятельных политиков.

Однако, если не вдаваться в крайности, то получается, что исключительно в количественном отношении вопрос о роли личности в истории не может быть решён принципиально раз и навсегда.

Общая теория систем направляет наше внимание на поиск, обозначение и рассмотрение максимально подробных комплексов участников социальных межсистемных взаимодействий, а также на (пусть даже предположительный) учёт всех основных закономерностей, имеющих отношение к данному случаю.

Существует и такой предрассудок, который убеждает нас в том, что человек, как высшее мыслящее существо, является некоторым “богоподобным венцом” творения природы, которая с развитием цивилизации всё больше подчиняется интересам и мощности гуманоидного разума.

На проверку же, следуя нашей теории, оказывается, что наш Мир, где многое относительно, в процессе эволюции всё более насыщается огромным количеством разнообразных, в том числе мыслящих систем, среди которых способность человеческого мозга к логическому мышлению эксплуатируется как средство их существования и развития.

Разумные системы, в том числе негуманоидного типа, способны к относительно автономному существованию как на внутриличностном (структура психики), так и надличностном (социальные системы) уровнях. При этом разумная система “человек” ни в интегральном, ни в элементном качествах в этом царстве никаких особенных, ни эволюционных, ни адаптационных преимуществ не имеет. Какая из систем совершеннее - вопрос, не имеющий никакого смысла, если не устанавливается круг умозрительных критериев для такой оценки. Поэтому вопрос об иерархии совершенств мировых систем относителен, поскольку сама Природа не имеет никакой шкалы для подобных измерений.

Из того же предрассудка происходит мнение, что “человек” с развитием цивилизации оказывает всё большее относительное влияние на “природу”. Равным образом и сама природа “эксплуатирует” разумного человека, порождая системные тела, для которых чисто гуманоидные интересы могут не составлять значимые факторы поведения.

Надличностные социальные системы обладают свойством подчинять человека своим автономным потребностям и даже заставлять его в значительной степени функционировать по механическому типу, даже за счёт редукции функций внутриличностной эволюции.

Определённо феномен надличностных систем в качестве относительно независимых от индивидуального сознания сущностей замечает Тейяр де Шарден, когда говорит о “ноосфере”, которая в его понимании представляет из себя коллективное сознание. “Мы беспрерывно прослеживали последовательные стадии одного и того же великого процесса. Под геохимическими, геотектоническими, геобиологическими пульсациями всегда можно узнать один и тот же глубинный процесс - тот, который материализовавшись в первых клетках, продолжается в созидании нервных систем. Геогенез, сказали мы, переходит в биогенез, который в конечном счёте не что иное, как психогенез... Психогенез привёл нас к человеку. Теперь психогенез стушёвывается, он сменяется и поглощается более высокой функцией - вначале зарождением, затем последующим развитием духа - ноогенезом” [36].

Вне системологической концепции возможность внутриличностной эволюции чаще всего скрывается за фасадом философского и социологического понимания “свободы личности”.

Свобода личности - есть потенциал системной эволюции, который мало зависит от материального благополучия. Свободным как личность может стать и альпинист, сознательно обрекающий себя на тяжелейшие условия походного существования с риском для собственной жизни. Этот “эффект Робинзона” основывается на обеспечении возможности флуктуации для внутриличностных систем в образовании новых систем знания.

Свобода исчезает не там, где уменьшается материальное благополучие, а там, где “истончается” коридор направленной флуктуации в системе личности. Несвобода может одинаково быть уделом как эксплуатируемых работников фабричного конвейера, в течение длительного времени социально вынуждаемых повторять одну и ту же механическую операцию, так и высокооплачиваемых чиновников и даже политических лидеров, часто вынужденных обслуживать за счёт собственной свободы хищнические интересы некоторых неудачно устроенных политических и государственных разновидностей естественных социальных конгломератов.

При этом роль индивидуального человека как субъекта межсистемных взаимодействий активна и существенна иногда лишь в краткие моменты особого стечения критических обстоятельств. Только в эти моменты от поведения личности или узкой группы людей может зависеть ход дальнейшей эволюции всей совокупности системного “биотопа”.

Возможности активного человеческого вмешательства напрямую зависят от знания особенностей систем и закономерностей межсистемных взаимодействий. Это знание, составляющее предмет системной теории, может быть и полезным и опасным, способным либо породить новую мощную ветвь нетупиковой эволюции, либо стимулировать переход любой системы в деструктивную фазу развития. Случается, что легкомысленное отношение к системным взаимодействиям (например, преувеличение роли “пролетариата” в системе общегуманоидного социума), и бездумное вмешательство в их естественные процессы могут порождать глобальные катастрофические катаклизмы типа мировых войн, в которых системная стихия, независимая от сознания, может использовать само сознание в качестве колоссальной разрушающей силы.

Например, возникновение компьютерных вирусов есть отчасти естественный процесс приобретения специфических “болезней” сложной информационной системой. Возникновение этой “заразы” зависит от сознания лишь в той части, в какой она является конкретным произведением человеческого разума. Но сам факт её возникновения, как некоторой системной болезни вообще, свершается лишь в силу наличия самой сложной системы. Кто изобретёт компьютерный вирус, Иванов, Петров или Сидоров для природы, независимой от сознания, значения не имеет. Тот или ему подобный вирус всё равно возникнет, поскольку возник и существует воспринимающий его организм.

От конкретного разума зависит конкретная живучесть и разрушающая сила конкретного вируса. Система “вообще компьютерный вирус” не совпадает с системой “конкретный компьютерный вирус”. Последний сотворён волей человека, однако, первый при своём возникновении, в сущности, сам использовал человеческий разум для осуществления актов собственного развития.

Свойство надличностных систем использовать человеческое сознание в качестве необходимого элемента для организации собственного тела усматривал К.Маркс, хотя эта мысль фактически не становится у него в основу социологической теории. Он говорит “Сама... органическая система как совокупное целое имеет свои предпосылки, и её развитие в направлении целостности состоит именно в том, чтобы подчинить себе все элементы общества или создать из него недостающие её органы. Таким путём система в ходе исторического развития превращается в целостность. Становление системы такой целостностью образует момент её, системы, процесса развития” [36].

С подобных позиций несколько объясняются и многие социологические парадоксы, разрешение которых составляло самые трудные задачи аналитиков исторической науки.

Например, явление социальной тирании в любых её модификациях - тоталитаризм, деспотия или иная разновидность, часто обнаруживает свойства случайно возникшей системы, происхождение которой лишь инициируется человеческой волей как актом направленной флуктуации, и, возникнув из небытия, независимо проявляет хищнические черты в отношениях системного противостояния.

Чтобы выжить, такая система вынуждена постоянно функционировать в привычном для неё режиме, уже со своей стороны управляя сознанием индивида в своих специфических интересах. Ведь, ни для одного из тиранов физическое уничтожение огромного количества окружающих его людей, в принципе, не являлось самоцелью.

“Не может быть!”, - воскликнул бы юный Владимир Ульянов, воспитанный в благородной и почтенной интеллигентной семье, если бы мог взглянуть на конечные результаты своей борьбы за мировую справедливость.

Его изобретательный, волевой и много знающий интеллект, вооружённый основами юридического знания, в своё время вынужден был придумать государственную хлебную монополию и продразвёрстку, которые обрекли миллионы людей на мучительную голодную смерть. На такое вряд ли можно смотреть просто как на своеобразный каприз одного из сильных мира сего.

Наоборот, и хлебная монополия, и продразвёрстка совместно были почти единственной возможностью укрепить новорожденное и очень слабое тело нового суперхищнического, бюрократического типа Российской коммунистической государственности. А государство, как мы уже отмечали, может быть разумной системой, в которой индивидуальный интеллект может использоваться в качестве необходимого элемента, подчинённого общесистемной воле.

“Да был ли он вообще человеком...?” - с удивлением, но, на наш взгляд, очень метко, заметил Бунич в книге “Пятисотлетняя война в России”, когда подводил итоги злодеяний коммунистических вождей. Нет, не был, в той части, которая соответствовала задачам укрепления возникшей государственной системы.

Разумность этой системы в целом так же, как и в случае с некоторыми сателлитами индивидуального сознания, может очень сильно отклоняться от гуманоидного типа со всеми вытекающими отсюда последствиями. Для этой системы страдания людей не всегда являются фактором для проявления актов эволюции, а лишь рядовым явлением бытия, задевающим её специфические интересы не более, чем задевает нас страдание коровы, из которой сделан поедаемый нами антрекот.

Однако и деспоты были и людьми в части той мизерной возможности, которую оставляла им внешняя система, людьми в основном одинокими и несчастными, как всякий тиран, обладающий монополией власти, и который поэтому часто почти механически подчинён “алчным” устремлениям антидемократической государственной машины.

Становится понятной и внутренняя основа таких явлений, когда внешняя социальная система, конкурирует, подавляет и редуцирует гуманоидную составляющую разума индивида, что происходит в виртуальном пространстве человеческой “души”. Механизм этого процесса понять не сложно; внешняя система, в своём развитии обеспечивает и возможность развития составляющих её элементов, поскольку индивид испытывает новые социальные состояния.

Акт системных новообразований отслеживается системами ситуационного прогнозирования, запуская чувство своеобразного наслаждения и направляя эволюцию сознания согласно требованиям специфики внешней системы. Развиваются преимущественно те внутриличностные структуры, которые наиболее соответствуют интересам этой внешней социальной системы. Остальные - направленно уничтожаются в межсистемных противостояниях. (Интересно отметить, что наслаждения в том бывает относительно очень мало. Однако иные наслаждения могут затрудняться по мере модификации гуманоидного комплекса). Неизбежность этого пути осознаётся человеком как необходимость личного выживания в составе новой социальной системы.

Социумы в процессе эволюции подчиняются собственной системной стихии, которая может совершенно выходить за рамки контроля со стороны любого индивидуального разума, любой социальной теории, любой предположительной модели. Индивидуальное человеческое сознание часто имеет власть над глобальными социальными системами, лишь в краткие моменты, когда процесс эволюции достигает особой (не каждой) точки бифуркации - то есть очень неустойчивого равновесия, когда флуктуация в виде специфически личностного фактора может направить систему на новый путь эволюции.

Если рассматривать тоталитарные режимы ХХ века вообще, то их возникновение - естественный независимый процесс, соответствующий возникновению специфической “болезни” (“болезни” - с человеческой точки зрения) усложнившейся системы государственности. Возникновение такой “болезни” неизбежно лишь в силу существования реципиента. Но сроки возникновения, продолжительность и особенности её конкретных проявлений зависят от специфики личности. Во власти разума - ограничить и перенаправить коридор направленной флуктуации, а затем после флуктуации природа (случается и так) может вовсе вывести любую систему индивидуального разума из состава субъектов межсистемных взаимодействий.

Именно об этой закономерности поведал миру Маркс, когда отметил, что в обществе действуют независимые от сознания законы, когда “из суммы отдельных воль может складываться интегральная воля, и в результате может получиться нечто, чего не хотел никто”.

“Хотели как лучше, а получилось как всегда...”- этот афоризм, возникший в недрах Российской политической элиты, - великолепная находка современности, которая хорошо иллюстрирует автономную, независимую специфику некоторых случаев системной эволюции. В слове “хотели” сконцентрировано разумное, человеческое, в “как всегда” - ещё не познанные до сих пор закономерности социального системного универсума.

Сказанное, отнюдь, не означает, что абсолютно всё свершается только в силу природной стихии.

Конечно, ни один человек не может быть обвинён в возникновении компьютерных вирусов вообще, но вот за разрушающую специфику определённого вируса его создатель должен нести ответственность.

Равным образом, оправдания нацистских вождей Второй мировой войны, основанные на постулате об обязанности солдата убивать, также нельзя признать обоснованными, поскольку остаётся системные частности, которые увязаны с ответами, скажем, на вопросы такого типа, а надо ли было столько и так убивать, чтобы считаться солдатом.

Становится понятным, что личность, отнюдь, небезучастна в эволюции глобальных социальных систем.

В периоды неустойчивого равновесия все мелкие частности системного устройства, обусловленные волей индивида, даже те, которые изначально кажутся незначительными, могут направить развитие таких систем по особенному пути. Поэтому то бывает столь важно знать тончайшие закономерности социальных процессов. И только это знание с возможностью его практического применения способно вселить надежду и обоснованный оптимизм в перспективы человеческой истории.

Представляется, что современное человеческое общество вплотную подошло к черте значительных качественных изменений. Новое время вскоре должно “подарить” нам широчайший спектр разновидностей и возможностей новых социальных потрясений, познание и прогнозирование которых становится условием выживания гуманоидной цивилизации. Специфика наступающего этапа эволюции общества делает жизненно необходимыми знания о закономерностях межсистемных взаимодействий, от чего зависит точность прогнозов и корректировки поведения социальных конгломератов.

Необходимо постараться, чтобы постоянно преуспевать в изучении этих проблем. В противном случае в наш динамичный век небывалого развития информационных технологий, стимулирующих интенсивность социальной событийности, системная стихия может стремительно перевести гуманоидную цивилизацию в необратимый эволюционный тупик.